суббота, 15 сентября 2012
ненастоящая еврейка. это я.
Daber elai milim p'shutot k'mo shehayinu pa'am
kshe'od katavta michtavim shel ahavah
k'mo shehayita mechabek nish'ar iti velo bore'ach
hayita ba mevi li perach
Daber elai milim p'shutot k'mo shehayinu pa'am
kshe'od hayita mistakel alai
nir'demet letzidchah k'mo shehayita do'eg
im tamid ehyeh shelchah
Pa'am hayinu medabrim me'at
hayinu medabrim besheket, medabrim leat
hayita mistakel li ba'einaim k'shedibarti itcha
Pa'am hayinu medabrim me'at
hayinu medabrim besheket, medabrim leat
hayita mistakel li ba'einaim k'shedibarti itcha
Daber elai milim p'shutot k'mo shehayinu pa'am
kshe'od hayita mistakel alai
nir'demet letzidchah k'mo shehayita do'eg
im tamid ehyeh shelchah
Pa'am hayinu medabrim me'at
hayinu medabrim besheket, medabrim leat
hayita mistakel li ba'einaim k'shedibarti itcha
Pa'am hayinu medabrim me'at
hayinu medabrim besheket, medabrim leat
hayita mistakel li ba'einaim k'shedibarti itcha
Techabek oti chazak ve'al tar'peh
yamim kashim ovrim
ani nofelet mehakoved al k'tefai
ani nofelet mehakoved al k'tefai
Pa'am hayinu medabrim me'at
hayinu medabrim besheket, medabrim leat
hayita mistakel li ba'einaim k'shedibarti itcha
Pa'am hayinu medabrim me'at
hayinu medabrim besheket, medabrim leat
hayita mistakel li ba'einaim k'shedibarti itcha
русский текст
kshe'od katavta michtavim shel ahavah
k'mo shehayita mechabek nish'ar iti velo bore'ach
hayita ba mevi li perach
Daber elai milim p'shutot k'mo shehayinu pa'am
kshe'od hayita mistakel alai
nir'demet letzidchah k'mo shehayita do'eg
im tamid ehyeh shelchah
Pa'am hayinu medabrim me'at
hayinu medabrim besheket, medabrim leat
hayita mistakel li ba'einaim k'shedibarti itcha
Pa'am hayinu medabrim me'at
hayinu medabrim besheket, medabrim leat
hayita mistakel li ba'einaim k'shedibarti itcha
Daber elai milim p'shutot k'mo shehayinu pa'am
kshe'od hayita mistakel alai
nir'demet letzidchah k'mo shehayita do'eg
im tamid ehyeh shelchah
Pa'am hayinu medabrim me'at
hayinu medabrim besheket, medabrim leat
hayita mistakel li ba'einaim k'shedibarti itcha
Pa'am hayinu medabrim me'at
hayinu medabrim besheket, medabrim leat
hayita mistakel li ba'einaim k'shedibarti itcha
Techabek oti chazak ve'al tar'peh
yamim kashim ovrim
ani nofelet mehakoved al k'tefai
ani nofelet mehakoved al k'tefai
Pa'am hayinu medabrim me'at
hayinu medabrim besheket, medabrim leat
hayita mistakel li ba'einaim k'shedibarti itcha
Pa'am hayinu medabrim me'at
hayinu medabrim besheket, medabrim leat
hayita mistakel li ba'einaim k'shedibarti itcha
русский текст
ненастоящая еврейка. это я.
Shanim kulam borchim,
shanim kulam chozrim,
Rodfim achrei hashemesh,
Shvuim betoch ma'agalim,
kulam mesubachim,
Az mah at od cholemet,
Shanim hem mastirim,
shanim kulam yodim,
Even mitapechet,
Baleilot uvayamim kulam kvar medabrim,
Lama at od nisheret...
Adif larutz laeish,
lidrosh lo livakesh,
Mimah at mifachedet?
Ein ma lachsov shehu omer,
ein zman yafeh yoter,
Hevi et hayom...
Shanim hem shoalim,
shanim lo makshivim,
Somrim hakol babeten,
Ze mitztaver v'ze gover
v'ze basof gomer,
Al mah at medaberet,
Adif larutz laeish...
Yotzei sheat tamid shoteket
Aval bifnim ze bo'er v'nisraf hakol,
Kol hamilim she ne'almo
Timtze'i otan bachalomot shel acherim...
Shanim hem niftachim v'nisarim sgurim,
neachazim baruach,
Kol ason rodef acher,
ze ba ze medaber,
Chozrim l'petza hapatuach...
Adif larutz laeish...
Yotzei sheat tamid shoteket...
Shanim kulam borchim,
shanim kulam chozrim,
Rodfim achrei hashemesh.
английский текст
русский текст
shanim kulam chozrim,
Rodfim achrei hashemesh,
Shvuim betoch ma'agalim,
kulam mesubachim,
Az mah at od cholemet,
Shanim hem mastirim,
shanim kulam yodim,
Even mitapechet,
Baleilot uvayamim kulam kvar medabrim,
Lama at od nisheret...
Adif larutz laeish,
lidrosh lo livakesh,
Mimah at mifachedet?
Ein ma lachsov shehu omer,
ein zman yafeh yoter,
Hevi et hayom...
Shanim hem shoalim,
shanim lo makshivim,
Somrim hakol babeten,
Ze mitztaver v'ze gover
v'ze basof gomer,
Al mah at medaberet,
Adif larutz laeish...
Yotzei sheat tamid shoteket
Aval bifnim ze bo'er v'nisraf hakol,
Kol hamilim she ne'almo
Timtze'i otan bachalomot shel acherim...
Shanim hem niftachim v'nisarim sgurim,
neachazim baruach,
Kol ason rodef acher,
ze ba ze medaber,
Chozrim l'petza hapatuach...
Adif larutz laeish...
Yotzei sheat tamid shoteket...
Shanim kulam borchim,
shanim kulam chozrim,
Rodfim achrei hashemesh.
английский текст
русский текст
понедельник, 28 мая 2012
ненастоящая еврейка. это я.
Когда-то все песни сольются в гул
И повестью выльются по весне
А где-то на льду, на последнем снегу
Расстает страшное слово «Нет»
Когда-то вынесет из дверей
Метла седой тополиный пух
И Ной отпустит своих зверей,
Ковчег превратив в избу
Он выпьет рому, нальёт ещё
Старый моряк громко свистнет «наверх»
- За пьяные выходки он прощён
Единственный на земле
Зашепчет мир о конце времён
А Ной в альбоме отыщет ту,
В которой был смысл, которую он
Оставил в дальнем порту
И дорого даст, но никто не возьмёт
- Нельзя же два раза в один потоп
- Сошёлся свет и намазан мёд
На ней? – Похоже на то...
У этой повести нет страниц
И дна у дня не отыщет Ной
И будет ветер её ресниц
Стучаться в мыслей его окно
И повестью выльются по весне
А где-то на льду, на последнем снегу
Расстает страшное слово «Нет»
Когда-то вынесет из дверей
Метла седой тополиный пух
И Ной отпустит своих зверей,
Ковчег превратив в избу
Он выпьет рому, нальёт ещё
Старый моряк громко свистнет «наверх»
- За пьяные выходки он прощён
Единственный на земле
Зашепчет мир о конце времён
А Ной в альбоме отыщет ту,
В которой был смысл, которую он
Оставил в дальнем порту
И дорого даст, но никто не возьмёт
- Нельзя же два раза в один потоп
- Сошёлся свет и намазан мёд
На ней? – Похоже на то...
У этой повести нет страниц
И дна у дня не отыщет Ной
И будет ветер её ресниц
Стучаться в мыслей его окно
суббота, 28 апреля 2012
ненастоящая еврейка. это я.
Распахнулось пальто, словно не было пуговиц.
Ну скажи, разве так обнимают друзья?
Вот дыхание наше с тобой перепуталось...
Нет! Прости, мой хороший... Не надо. Нельзя.
Мы не виделись — верно. Соскучились — правильно.
Губы близко совсем... Поцелуем грозят...
Перепутались волосы, сбилось дыхание...
Отпусти, мой хороший! Не надо. Нельзя.
Ты готов запустить в меня фразой отточенной.
Отстранился чуть-чуть, нежно взглядом скользя.
Нет! Молчи! Если скажешь — всё будет испорчено.
Мы друзья, мой хороший. Не надо. Нельзя.
Друг-мужчина, друг-женщина — зыбки понятия.
Тут нельзя отступить на три слова назад.
Как опасны бывают такие объятия...
Мы друзья, мой хороший... Нам правда нельзя...
Елена Ломакина
Ну скажи, разве так обнимают друзья?
Вот дыхание наше с тобой перепуталось...
Нет! Прости, мой хороший... Не надо. Нельзя.
Мы не виделись — верно. Соскучились — правильно.
Губы близко совсем... Поцелуем грозят...
Перепутались волосы, сбилось дыхание...
Отпусти, мой хороший! Не надо. Нельзя.
Ты готов запустить в меня фразой отточенной.
Отстранился чуть-чуть, нежно взглядом скользя.
Нет! Молчи! Если скажешь — всё будет испорчено.
Мы друзья, мой хороший. Не надо. Нельзя.
Друг-мужчина, друг-женщина — зыбки понятия.
Тут нельзя отступить на три слова назад.
Как опасны бывают такие объятия...
Мы друзья, мой хороший... Нам правда нельзя...
Елена Ломакина
четверг, 19 апреля 2012
ненастоящая еврейка. это я.
А было же время, когда у нее торчали ключицы,
Ей страшно хотелось за кем-нибудь волочиться,
Садиться в ногах и, забывшись, писать стихи…
[особенно ей удались три-четыре строки...]
И позже, когда я их считывала с экрана,
Я верила в то, что поэзия многогранна,
Послушны шары, если верно направлен кий…
Теперь она носит собачку. Совсем не пишет.
Болтает о моде и вкусной здоровой пище.
И смотрится дорого. Гладко. Без бла-бла-бла.
А я вспоминаю ее подростковый почерк,
И вижу ключицы, торчащие между строчек.
И мне хорошо оттого, что она была.
Ей страшно хотелось за кем-нибудь волочиться,
Садиться в ногах и, забывшись, писать стихи…
[особенно ей удались три-четыре строки...]
И позже, когда я их считывала с экрана,
Я верила в то, что поэзия многогранна,
Послушны шары, если верно направлен кий…
Теперь она носит собачку. Совсем не пишет.
Болтает о моде и вкусной здоровой пище.
И смотрится дорого. Гладко. Без бла-бла-бла.
А я вспоминаю ее подростковый почерк,
И вижу ключицы, торчащие между строчек.
И мне хорошо оттого, что она была.
понедельник, 02 апреля 2012
ненастоящая еврейка. это я.
Я же знаю, что мне, как и ранее, не понравится -
Так чего начинать, перемалывать в энный раз?
К телефону чего подходить - пятый час утра;
Можешь дальше звонить - только мне, как всегда, без разницы -
Как и третьего дня, в прошлый вторник, или вчера.
Да и что ты там можешь сказать? - заменяя паузы
Торопливо затяжками, - раз - почему не сплю,
Два - оскомину вновь набивающее "люблю",
Три - в свободной манере (куда там Ефрон с Брокгаузом)
Описанье прошедших событий. Забудь и плюнь.
Под диктовку как будто - так слаженно и старательно
Будет литься поток околичностей - где уж нам!
И какого же хрена опять тебе не до сна...
И в итоге тебя отошлю я к такой-то матери;
В общем, так всё и будет - тебе ли о том не знать?
Мне мой нынешний враг (да и твой, уж чего замалчивать)
В аритмичном биении августовских ночей
Повод дал задаваться вопросом простым: зачем?
Да и вправду, мне незачем мучить дурного мальчика -
Жизнь тебе подберёт подостойнее палачей.
Так чего начинать, перемалывать в энный раз?
К телефону чего подходить - пятый час утра;
Можешь дальше звонить - только мне, как всегда, без разницы -
Как и третьего дня, в прошлый вторник, или вчера.
Да и что ты там можешь сказать? - заменяя паузы
Торопливо затяжками, - раз - почему не сплю,
Два - оскомину вновь набивающее "люблю",
Три - в свободной манере (куда там Ефрон с Брокгаузом)
Описанье прошедших событий. Забудь и плюнь.
Под диктовку как будто - так слаженно и старательно
Будет литься поток околичностей - где уж нам!
И какого же хрена опять тебе не до сна...
И в итоге тебя отошлю я к такой-то матери;
В общем, так всё и будет - тебе ли о том не знать?
Мне мой нынешний враг (да и твой, уж чего замалчивать)
В аритмичном биении августовских ночей
Повод дал задаваться вопросом простым: зачем?
Да и вправду, мне незачем мучить дурного мальчика -
Жизнь тебе подберёт подостойнее палачей.
ненастоящая еврейка. это я.
Ты зачем вдруг опять живой?
Так красиво тебя хоронили...
Снегом талым былой весной
Позабыли тебя, отлюбили.
Ты зачем мне опять чужой
Не стучась, открываешь двери?
Я устала болеть тобой,
И в тебя перестала верить
Сердце больше не бьется – услышь
Я тебя не прошу, умоляю …
Выше серых безликих крыш
Наши души летят , погибая…
Я зачем не сумела уйти ?
Почему всё ждала поневоле?
И в венок всё пыталась вплести
Одуванчик растущий в поле…
Так красиво тебя хоронили...
Снегом талым былой весной
Позабыли тебя, отлюбили.
Ты зачем мне опять чужой
Не стучась, открываешь двери?
Я устала болеть тобой,
И в тебя перестала верить
Сердце больше не бьется – услышь
Я тебя не прошу, умоляю …
Выше серых безликих крыш
Наши души летят , погибая…
Я зачем не сумела уйти ?
Почему всё ждала поневоле?
И в венок всё пыталась вплести
Одуванчик растущий в поле…
пятница, 16 марта 2012
ненастоящая еврейка. это я.
Думаешь, кто притих, тот теперь почти незаметен,
Думаешь, на тебе не видно уже отметин?
Если искать того, кто будет за всё в ответе,
Может вполне оказаться, что это ты.
Сердце собьётся с ритма ещё за утренним чаем,
Не суетись – вот тебя уже подключают.
Каждый, кто думал, что он-то не обучаем,
Первым продавит снег и сомкнёт ряды.
Не суетись – просто молча делай свою работу.
Ты же не просто так, ты же для чего-то.
Если свой страх лечить неизменно рвотным,
Можно легко получить головную боль.
Страхи не лечат, а держат их в чёрном теле.
Кто каменел хоть однажды в своей постели,
Знает, что смерть ни с кем никого не делит,
Кто приглянулся, того заберёт с собой.
Можно искать спасенье в ночных молитвах
или пытать удачу в бессчётных битвах.
Просто представь, что тебя не отметят в титрах –
Будешь ли ты согласен на то, что есть?
Главное быть живым посреди живого.
Те, кто искал своё, не возьмут чужого.
В сердце, в горсти, во рту – донеси им Слово,
Если тебе доверят благую весть.
Думаешь, на тебе не видно уже отметин?
Если искать того, кто будет за всё в ответе,
Может вполне оказаться, что это ты.
Сердце собьётся с ритма ещё за утренним чаем,
Не суетись – вот тебя уже подключают.
Каждый, кто думал, что он-то не обучаем,
Первым продавит снег и сомкнёт ряды.
Не суетись – просто молча делай свою работу.
Ты же не просто так, ты же для чего-то.
Если свой страх лечить неизменно рвотным,
Можно легко получить головную боль.
Страхи не лечат, а держат их в чёрном теле.
Кто каменел хоть однажды в своей постели,
Знает, что смерть ни с кем никого не делит,
Кто приглянулся, того заберёт с собой.
Можно искать спасенье в ночных молитвах
или пытать удачу в бессчётных битвах.
Просто представь, что тебя не отметят в титрах –
Будешь ли ты согласен на то, что есть?
Главное быть живым посреди живого.
Те, кто искал своё, не возьмут чужого.
В сердце, в горсти, во рту – донеси им Слово,
Если тебе доверят благую весть.
среда, 04 января 2012
ненастоящая еврейка. это я.
Заблудился мужик в лесу. Чего его туда занесло, не совсем понятно, но мужик такой вроде адекватный, молодой, но не юный – такой, знаете ли, в джинсиках и куртеечке, небритый брюнет – жена у него, и пара любовниц и плюс неопределяемая внутренняя тоска и недовольство собой.
Брел он, брел по лесу и выбрел к избушке. Оттуда старуха – стааарая, стааарая. Ну наконец-то, говорит, ты пришел. Щас вот чаю попьем и я тебе все покажу. Мужик в удивление – чего она, ждала его что ли? Но возражать не стал, чаю выпил – думает, выведет меня бабка из лесу, а я ей тыщу рублей дам, чтоб чаю нормального купила.
А старуха его приводит к огромной-огромной пропасти посреди леса – ни конца ни края не видно, только туман кругом и в пропасти тоже пар клубится. Вот, старуха говорит, каждый вечер, ровно в семь часов кидай туда пару охапок листьев, да посочней выбирай. Только не опаздывай, а то сдохнет и повалится – а уж этого
никак нельзя, сам понимаешь. А я пойду, старуха ему говорит, а то устала очень.
И шагает в пропасть, беззвучно так, словно не умирать полетела, а спать пошла.
Мужик, конечно, весь в шоке.
Бежит обратно в избу за рюкзаком, чтобы смыться поскорее – уж больно все это тягостно, и неприятно – а дома ведь жена и любовницы дозвониться не могут – сотовый-то недоступен. Будут потом психовать и кривиться, и не объяснишь ведь, что заблудился, а дурацкая старуха тут просила кормить кого-то каждый день листьями, а сама и вовсе накренилась в ущелье.
Бежит, он, значит, в избу, за рюкзачишком своим, и видит вдруг на стене картинку, стааарую-старинную. Там земля нарисована, плоская. Держат её, как там полагается по легенде – три слона. Ушастые такие, с хоботами, толстые старые слоны. И два из них – зачеркнуты. Угольком из печки перечеркнуты – один только остался.
Ну мужик тут соображает, о чем старуха толковала, плечами передергивает, рюкзак хватает и дёру дает оттудова. Бежит, бежит, сочные зеленые листья его по лицу хлещут, ветки в ноги бросаются, потный весь, запыхался. И слышит вдруг позади себя звук, и тут же останавливается, потому что этот звук всем очень хорошо с детства знаком – жалобно, требовательно, гулко где-то трубит слон.
Мужик на часы глядит – семь часов. И собирается бежать дальше, но останавливается снова. Потому что вспоминает жену, любовниц, и как они все требуют, и ноют, и обижаются, и плачут, и гундят постоянно, жилы тянут и подарки. А потом представляет старого, седого, с дрожащими ногами слона, одинокого такого – все братья давно померли, скучно, земля такая тяжелая и ужин отчего-то запаздывает.
И тогда мужичок выкидывает рюкзачок и бесполезный сотовый в кусты и бежит обратно к пропасти, торопливо обрывая по пути сочные, свежие листья.
© Ирина Иваськова
Брел он, брел по лесу и выбрел к избушке. Оттуда старуха – стааарая, стааарая. Ну наконец-то, говорит, ты пришел. Щас вот чаю попьем и я тебе все покажу. Мужик в удивление – чего она, ждала его что ли? Но возражать не стал, чаю выпил – думает, выведет меня бабка из лесу, а я ей тыщу рублей дам, чтоб чаю нормального купила.
А старуха его приводит к огромной-огромной пропасти посреди леса – ни конца ни края не видно, только туман кругом и в пропасти тоже пар клубится. Вот, старуха говорит, каждый вечер, ровно в семь часов кидай туда пару охапок листьев, да посочней выбирай. Только не опаздывай, а то сдохнет и повалится – а уж этого
никак нельзя, сам понимаешь. А я пойду, старуха ему говорит, а то устала очень.
И шагает в пропасть, беззвучно так, словно не умирать полетела, а спать пошла.
Мужик, конечно, весь в шоке.
Бежит обратно в избу за рюкзаком, чтобы смыться поскорее – уж больно все это тягостно, и неприятно – а дома ведь жена и любовницы дозвониться не могут – сотовый-то недоступен. Будут потом психовать и кривиться, и не объяснишь ведь, что заблудился, а дурацкая старуха тут просила кормить кого-то каждый день листьями, а сама и вовсе накренилась в ущелье.
Бежит, он, значит, в избу, за рюкзачишком своим, и видит вдруг на стене картинку, стааарую-старинную. Там земля нарисована, плоская. Держат её, как там полагается по легенде – три слона. Ушастые такие, с хоботами, толстые старые слоны. И два из них – зачеркнуты. Угольком из печки перечеркнуты – один только остался.
Ну мужик тут соображает, о чем старуха толковала, плечами передергивает, рюкзак хватает и дёру дает оттудова. Бежит, бежит, сочные зеленые листья его по лицу хлещут, ветки в ноги бросаются, потный весь, запыхался. И слышит вдруг позади себя звук, и тут же останавливается, потому что этот звук всем очень хорошо с детства знаком – жалобно, требовательно, гулко где-то трубит слон.
Мужик на часы глядит – семь часов. И собирается бежать дальше, но останавливается снова. Потому что вспоминает жену, любовниц, и как они все требуют, и ноют, и обижаются, и плачут, и гундят постоянно, жилы тянут и подарки. А потом представляет старого, седого, с дрожащими ногами слона, одинокого такого – все братья давно померли, скучно, земля такая тяжелая и ужин отчего-то запаздывает.
И тогда мужичок выкидывает рюкзачок и бесполезный сотовый в кусты и бежит обратно к пропасти, торопливо обрывая по пути сочные, свежие листья.
© Ирина Иваськова
ненастоящая еврейка. это я.
Полынь и серебро
У рыжей Кассандры есть серебряный перстень с головой льва, а больше ничего нет. Именем таким хвастать неохота – мама хотела дочь особую, а вышла самая обыкновенная, пусть и пророчица. Когда просили погадать, она отмалчивалась – все равно ведь не поверит никто. И закрывала плотно-плотно свое внутреннее око, ясное, как полированный лёд, чтобы не ляпнуть ненароком свою полынную правду – у тебя завтра дом сгорит, ты в лихорадке две недели пролежишь, а твои тонкотканые наряды и многоярусные янтарные бусы унесут лихие люди – и следов не найти.
Может, потому и не верили рыжей Кассандре, что говорила она только худое, а хорошего её ясно-ледяное око и не видело никогда. Люди посмеивались, не веря в плохое – рыжая ведь, должна веселиться, а она молчит и глаза прячет.
Ну и так можно жить. Молчать, стряпать ячменные пирожки с медом, любоваться поздними осенними розами, зажигать светильники по вечерам. Пусть посмеиваются, это не больно.
Больно было, когда вечером случайный прохожий заглянул в беленький Кассандрин домик, попросил воды и скинул с лохматой головы запыленный льняной капюшон. Кассандра тогда на него глянула и растерялась. А око тем временем раскрылось в самом её нутре белым живым цветком вместо мертвого льда и всё-всё показало. И его горькие поцелуи, такие же полынные, как самая чистая правда, и объятия нежнее царских шелков, и твердые шаги по пыльной дороге прочь от белого домика.
Лохматый воды попил, потер лоб и разглядел, наконец, какие яркие у Кассандры косы. И она видела, что ему захотелось остаться – только не насовсем, вот в чем беда.
Тогда рыжая Кассандра так пожалела себя – и имя свое кляла, и око ненужное. Не знала бы ничего, хлопала бы светлыми ресницами и попробовала бы на вкус свое полынное счастье. А так – что.. Чашку забрала, хлопнула дверью, кусала пальцы.
Лохматый ушел, неприятно удивленный её неприступностью, шагал по пыльной дороге и немного раскаивался в своей расточительности – зачем, спрашивается, надо было оставлять у плотно закрытой двери любимый перстень, серебряный, с головой льва. Таких рыжих в каждом городе навалом. Впрочем, думал о Кассандре он недолго – впереди его ждали другие пыльные дороги, какие-то сражения, крепкие, как дубовые бочки, вина, и даже высокий трон – был он, оказывается потерянным царским сыном, почти полубогом с сияющей судьбой. И рыжих он еще повидал, и чернокудрых, и даже бритых наголо.
А Кассандра так и осталась со своими пирожками, розами и вечерними светильниками. Нового серебряного перстня на её смуглом пальце никто не заметил. Да и никому не интересно было, откуда у этой полоумной взялось кольцо, достойное царицы, кто там ходит мимо её домика по вечерам и можно ли обменять наивное блаженство незнания на несколько горьких полынных поцелуев.
У рыжей Кассандры есть серебряный перстень с головой льва, а больше ничего нет. Именем таким хвастать неохота – мама хотела дочь особую, а вышла самая обыкновенная, пусть и пророчица. Когда просили погадать, она отмалчивалась – все равно ведь не поверит никто. И закрывала плотно-плотно свое внутреннее око, ясное, как полированный лёд, чтобы не ляпнуть ненароком свою полынную правду – у тебя завтра дом сгорит, ты в лихорадке две недели пролежишь, а твои тонкотканые наряды и многоярусные янтарные бусы унесут лихие люди – и следов не найти.
Может, потому и не верили рыжей Кассандре, что говорила она только худое, а хорошего её ясно-ледяное око и не видело никогда. Люди посмеивались, не веря в плохое – рыжая ведь, должна веселиться, а она молчит и глаза прячет.
Ну и так можно жить. Молчать, стряпать ячменные пирожки с медом, любоваться поздними осенними розами, зажигать светильники по вечерам. Пусть посмеиваются, это не больно.
Больно было, когда вечером случайный прохожий заглянул в беленький Кассандрин домик, попросил воды и скинул с лохматой головы запыленный льняной капюшон. Кассандра тогда на него глянула и растерялась. А око тем временем раскрылось в самом её нутре белым живым цветком вместо мертвого льда и всё-всё показало. И его горькие поцелуи, такие же полынные, как самая чистая правда, и объятия нежнее царских шелков, и твердые шаги по пыльной дороге прочь от белого домика.
Лохматый воды попил, потер лоб и разглядел, наконец, какие яркие у Кассандры косы. И она видела, что ему захотелось остаться – только не насовсем, вот в чем беда.
Тогда рыжая Кассандра так пожалела себя – и имя свое кляла, и око ненужное. Не знала бы ничего, хлопала бы светлыми ресницами и попробовала бы на вкус свое полынное счастье. А так – что.. Чашку забрала, хлопнула дверью, кусала пальцы.
Лохматый ушел, неприятно удивленный её неприступностью, шагал по пыльной дороге и немного раскаивался в своей расточительности – зачем, спрашивается, надо было оставлять у плотно закрытой двери любимый перстень, серебряный, с головой льва. Таких рыжих в каждом городе навалом. Впрочем, думал о Кассандре он недолго – впереди его ждали другие пыльные дороги, какие-то сражения, крепкие, как дубовые бочки, вина, и даже высокий трон – был он, оказывается потерянным царским сыном, почти полубогом с сияющей судьбой. И рыжих он еще повидал, и чернокудрых, и даже бритых наголо.
А Кассандра так и осталась со своими пирожками, розами и вечерними светильниками. Нового серебряного перстня на её смуглом пальце никто не заметил. Да и никому не интересно было, откуда у этой полоумной взялось кольцо, достойное царицы, кто там ходит мимо её домика по вечерам и можно ли обменять наивное блаженство незнания на несколько горьких полынных поцелуев.
воскресенье, 30 октября 2011
ненастоящая еврейка. это я.
Pienso que un sueno parecido no volvera mas
Y me pintaba las manos y la cara de azul
Y me improviso el viento rapido me llevo
Y me hizo a volar en el cielo infinito
Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto di blu
Felice di stare lassu
Y volando, volando feliz
Yo me encuentro mas alto
Mas alto que el sol
Y mienstras que el mundo
Se aleja despacio de mi
Una musica dulce
Se ha tocada solo para mi
Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto di blu
Felice di stare lassu
Pienso que un sueno parecido no volvera mas
Y me pintaba las manos y la cara de azul
Y me improviso el viento rapido me llevo
Y me hizo a volar en el cielo infinito
Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto di blu
Felice di stare lassu
Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto di blu
Felice di stare lassu
Pienso que un sueno parecido no volvera mas
Y me pintaba las manos y la cara de azul
Y me improviso el viento rapido me llevo
Y me hizo a volar en el cielo infinito
Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto di blu
Felice di stare lassu
Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto di blu
Felice di stare lassu
Лететь
Я думаю, что похожий сон не вернется больше,
И я раскрашиваю себе руки и лицо синей краской,
И я представляю, как сильный ветер уносит меня,
И я заставляю себя лететь в бесконечное небо.
Летать,
Петь,
В синеве, раскрашенный синим,
Счастлив быть там, в высоте.
И летая, летая, я счастлив,
Я поднимаюсь все выше,
Еще выше, чем солнце,
И в то время как мир
Спокойно удаляется от меня,
Нежная музыка
Играет только для меня.
Летать,
Петь,
В синеве, раскрашенный синим,
Счастлив быть там, в высоте.
Я думаю, что похожий сон не вернется больше,
И я раскрашиваю себе руки и лицо синей краской,
И я представляю, как сильный ветер уносит меня,
И я заставляю себя лететь в бесконечное небо.
Летать,
Петь,
В синеве, раскрашенный синим,
Счастлив быть там, в высоте.
Летать,
Петь,
В синеве, раскрашенный синим,
Счастлив быть там, в высоте.
Я думаю, что похожий сон не вернется больше,
И я раскрашиваю себе руки и лицо синей краской,
И я представляю, как сильный ветер уносит меня,
И я заставляю себя лететь в бесконечное небо.
Летать,
Петь,
В синеве, раскрашенный синим,
Счастлив быть там, в высоте.
Летать,
Петь,
В синеве, раскрашенный синим,
Счастлив быть там, в высоте
Y me pintaba las manos y la cara de azul
Y me improviso el viento rapido me llevo
Y me hizo a volar en el cielo infinito
Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto di blu
Felice di stare lassu
Y volando, volando feliz
Yo me encuentro mas alto
Mas alto que el sol
Y mienstras que el mundo
Se aleja despacio de mi
Una musica dulce
Se ha tocada solo para mi
Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto di blu
Felice di stare lassu
Pienso que un sueno parecido no volvera mas
Y me pintaba las manos y la cara de azul
Y me improviso el viento rapido me llevo
Y me hizo a volar en el cielo infinito
Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto di blu
Felice di stare lassu
Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto di blu
Felice di stare lassu
Pienso que un sueno parecido no volvera mas
Y me pintaba las manos y la cara de azul
Y me improviso el viento rapido me llevo
Y me hizo a volar en el cielo infinito
Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto di blu
Felice di stare lassu
Volare, oh oh
Cantare, oh oh oh oh
Nel blu dipinto di blu
Felice di stare lassu
Лететь
Я думаю, что похожий сон не вернется больше,
И я раскрашиваю себе руки и лицо синей краской,
И я представляю, как сильный ветер уносит меня,
И я заставляю себя лететь в бесконечное небо.
Летать,
Петь,
В синеве, раскрашенный синим,
Счастлив быть там, в высоте.
И летая, летая, я счастлив,
Я поднимаюсь все выше,
Еще выше, чем солнце,
И в то время как мир
Спокойно удаляется от меня,
Нежная музыка
Играет только для меня.
Летать,
Петь,
В синеве, раскрашенный синим,
Счастлив быть там, в высоте.
Я думаю, что похожий сон не вернется больше,
И я раскрашиваю себе руки и лицо синей краской,
И я представляю, как сильный ветер уносит меня,
И я заставляю себя лететь в бесконечное небо.
Летать,
Петь,
В синеве, раскрашенный синим,
Счастлив быть там, в высоте.
Летать,
Петь,
В синеве, раскрашенный синим,
Счастлив быть там, в высоте.
Я думаю, что похожий сон не вернется больше,
И я раскрашиваю себе руки и лицо синей краской,
И я представляю, как сильный ветер уносит меня,
И я заставляю себя лететь в бесконечное небо.
Летать,
Петь,
В синеве, раскрашенный синим,
Счастлив быть там, в высоте.
Летать,
Петь,
В синеве, раскрашенный синим,
Счастлив быть там, в высоте
ненастоящая еврейка. это я.
Este amor llega asi esta manera
No tiene la culpa
Caballo le ven sabana
Porque muy depreciado,
Por eso no te perdon de llorar
Este amor llega asi esta manera
No tiene la culpa,
Amor de comprementa
Amor del mes pasado
Bebele, bembele, bembele
Bamboleo, bambolea
Porque mi vida, yo la prefiero vivir asi
Bamboleo, bambolea
Porque mi vida, yo la prefiero vivir asi
No tiene pardon de dios
Tu eres mi vida, la fortuna del destino
Pero el destino tendressa para dos
Lo mismo yo que ayer
Lo mismo soy yo
No te encuentro a l’abandon
Es imposible no te encuentro de verdad
Por eso un dia no cuentro si de nada
Lo mismo you que ayer
Yo pienso en ti
Любовь всегда приходит так внезапно,
И не твоя вина в том.
Так конь несётся в поле.
Несётся вскачь, кусая удила.
Любовь не пожалеет ради слёз.
Любовь всегда приходит так внезапно,
И не твоя вина в том.
Любовь легка как ветер:
Была, а нынче - в прошлом.
Не судьба.
Я свободен, ты свободна.
Устроена так жизнь, и так мы и живём.
Я свободен, ты свободна.
Устроена так жизнь, и так мы и живём.
И пусть нет нам прощенья,
Моею жизнью ты была, удачей и судьбой.
Пусть я один, пусть всеми брошен и оставлен,
Я тот же самый сейчас -
Совсем как вчера.
Что ж, прощай, и спасибо.
Пойду искать по свету новую любовь.
Однажды встречу я её так просто
Я тот же, что и вчера,
Но помню тебя.
No tiene la culpa
Caballo le ven sabana
Porque muy depreciado,
Por eso no te perdon de llorar
Este amor llega asi esta manera
No tiene la culpa,
Amor de comprementa
Amor del mes pasado
Bebele, bembele, bembele
Bamboleo, bambolea
Porque mi vida, yo la prefiero vivir asi
Bamboleo, bambolea
Porque mi vida, yo la prefiero vivir asi
No tiene pardon de dios
Tu eres mi vida, la fortuna del destino
Pero el destino tendressa para dos
Lo mismo yo que ayer
Lo mismo soy yo
No te encuentro a l’abandon
Es imposible no te encuentro de verdad
Por eso un dia no cuentro si de nada
Lo mismo you que ayer
Yo pienso en ti
Любовь всегда приходит так внезапно,
И не твоя вина в том.
Так конь несётся в поле.
Несётся вскачь, кусая удила.
Любовь не пожалеет ради слёз.
Любовь всегда приходит так внезапно,
И не твоя вина в том.
Любовь легка как ветер:
Была, а нынче - в прошлом.
Не судьба.
Я свободен, ты свободна.
Устроена так жизнь, и так мы и живём.
Я свободен, ты свободна.
Устроена так жизнь, и так мы и живём.
И пусть нет нам прощенья,
Моею жизнью ты была, удачей и судьбой.
Пусть я один, пусть всеми брошен и оставлен,
Я тот же самый сейчас -
Совсем как вчера.
Что ж, прощай, и спасибо.
Пойду искать по свету новую любовь.
Однажды встречу я её так просто
Я тот же, что и вчера,
Но помню тебя.
суббота, 29 октября 2011
ненастоящая еврейка. это я.
Я не был в жизни счастлив ни минуты.
Все было у меня не по-людски.
Любой мой шаг опутывали путы
Самосознанья, страха и тоски.
За все платить - моя прерогатива.
Мой прототип - персидская княжна.
А ежели судьба мне чем платила,
То лучше бы она была должна.
Мне ничего не накопили строчки,
В какой валюте их ни оцени...
Но клейкие зеленые листочки?!
Ах да, листочки. Разве что они.
На плутовстве меня ловили плуты,
Жестокостью корили палачи.
Я не был в жизни счастлив ни минуты!
- А я? Со мной? - А ты вообще молчи!
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Меня давили - Господи, увидь! -
И до сих пор давить не перестали,
Хотя там больше нечего давить.
Не сняли скальпа, не отбили почки,
Но душу превратили в решето...
А клейкие зеленые листочки?!
Ну да, листочки. Но зато, зато -
Я не был в жизни! счастлив! ни минуты!
Я в полымя кидался из огня!
На двадцать лет усталости и смуты
Найдется ль час покоя у меня?
Во мне подозревали все пороки,
Публично выставляли в неглиже,
А в жизни так учили, что уроки
Могли не пригодиться мне уже.
Я вечно был звеном в чужой цепочке,
В чужой упряжке - загнанным конем...
Но клейкие зеленые листочки?! -
О Господи! Гори они огнем! -
И ведь сгорят! Как только минет лето
И дух распада справит торжество,
Их дым в аллеях вдохновит поэта
На пару строк о бренности всего.
И если можно изменить планиду,
Простить измену, обмануть врага
Иль все терпеть, не подавая виду, -
То с этим не поделать ни фига.
...Катают кукол розовые дочки,
Из прутьев стрелы ладят сыновья...
Горят, горят зеленые листочки!
Какого счастья ждал на свете я?
Все было у меня не по-людски.
Любой мой шаг опутывали путы
Самосознанья, страха и тоски.
За все платить - моя прерогатива.
Мой прототип - персидская княжна.
А ежели судьба мне чем платила,
То лучше бы она была должна.
Мне ничего не накопили строчки,
В какой валюте их ни оцени...
Но клейкие зеленые листочки?!
Ах да, листочки. Разве что они.
На плутовстве меня ловили плуты,
Жестокостью корили палачи.
Я не был в жизни счастлив ни минуты!
- А я? Со мной? - А ты вообще молчи!
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Меня давили - Господи, увидь! -
И до сих пор давить не перестали,
Хотя там больше нечего давить.
Не сняли скальпа, не отбили почки,
Но душу превратили в решето...
А клейкие зеленые листочки?!
Ну да, листочки. Но зато, зато -
Я не был в жизни! счастлив! ни минуты!
Я в полымя кидался из огня!
На двадцать лет усталости и смуты
Найдется ль час покоя у меня?
Во мне подозревали все пороки,
Публично выставляли в неглиже,
А в жизни так учили, что уроки
Могли не пригодиться мне уже.
Я вечно был звеном в чужой цепочке,
В чужой упряжке - загнанным конем...
Но клейкие зеленые листочки?! -
О Господи! Гори они огнем! -
И ведь сгорят! Как только минет лето
И дух распада справит торжество,
Их дым в аллеях вдохновит поэта
На пару строк о бренности всего.
И если можно изменить планиду,
Простить измену, обмануть врага
Иль все терпеть, не подавая виду, -
То с этим не поделать ни фига.
...Катают кукол розовые дочки,
Из прутьев стрелы ладят сыновья...
Горят, горят зеленые листочки!
Какого счастья ждал на свете я?
ненастоящая еврейка. это я.
Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветет.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной... я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы,
И я слышу, как сердце цветет.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной... я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.
пятница, 07 октября 2011
ненастоящая еврейка. это я.
- Садитесь, молодой человек, - сказал полковник.
- Благодарю вас, - вошедший сел.
- Я слыхал о вас кое-что, - заговорил дружеским тоном полковник. - В сущности, ничего особенного. Говорят, что вы нервничаете и что вам ничего не удается. Я слышу это уже несколько месяцев и теперь решил поговорить с вами. Я думал также о том, не захочется ли вам переменить место службы. Может быть, вы хотите уехать за море и служить в каком-нибудь дальнем военном округе? Не надоело ли вам работать в канцелярии? Может быть, вам хочется на фронт?
- Кажется нет, - ответил молодой сержант.
- Так чего вы, собственно, хотите?
Сержант пожал плечами и поглядел на свои руки.
- Я хочу жить без войн. Хочу узнать, что за ночь каким-то образом пушки во всем мире превратились в ржавчину, что бактерии в оболочках бомб стали безвредными, что танки провалились сквозь шоссе и, подобно доисторическим чудовищам, лежат в ямах, заполненных асфальтом. Вот мое желание.
- Это естественное желание каждого из нас, - произнес полковник. - Но сейчас оставьте эти идеалистические разговоры и скажите нам, куда мы должны вас послать. Можете выбрать западный или северный округ. - Он постучал пальцем по карте, разложенной на столе.
Сержант продолжал говорить, шевеля руками, приподнимая их и разглядывая пальцы:
- Что делали бы вы, начальство, что делали бы мы, солдаты, что делал бы весь мир, если бы все мы завтра проснулись и пушки стали бы ненужными?
Полковнику было теперь ясно, что с сержантом нужно обращаться осторожно. Он спокойно улыбнулся.
- Это интересный вопрос. Я люблю поболтать о таких теориях. По-моему, тогда возникла бы настоящая паника. Каждый народ подумал бы, что он один во всем мире лишился оружия, и обвинил бы в этом несчастье своих врагов. Начались бы массовые самоубийства, акции мгновенно упали бы, разыгралось бы множество трагедий.
- А потом? - спросил сержант. - Потом, когда все поняли бы, что это правда, что оружия нет больше ни у кого, что больше никого не нужно бояться, что все мы равны и можем начать жизнь заново... Что было бы тогда?
- Все принялись бы опять поскорее вооружаться.
- А если бы им можно было в этом помешать?
- Тогда стали бы драться кулаками. На границах сходились бы толпы людей, вооруженных боксерскими перчатками со стальными вкладками; отнимите у них перчатки, и они пустят в ход ногти и зубы, и ноги. Запретите им и это, и они станут плевать друг в друга. А если вырезать им языки и заткнуть рты, они наполнят воздух такой ненавистью, что птицы попадают мертвыми с телеграфных проводов и все мухи и комары осыплются на землю.
- Значит вы думаете, что в этом вообще не было бы смысла? - продолжал сержант.
- Конечно, не было бы! Ведь это все равно, что черепаху вытащить из панциря. Цивилизация задохнулась бы и умерла от шока.
Молодой человек покачал головой.
- Вы просто хотите убедить себя и меня, ведь работа у вас спокойная и удобная.
- Пусть даже это на девяносто процентов цинизм и только на десять - разумная оценка положения. Бросьте вы свою ржавчину и забудьте о ней.
Сержант быстро поднял голову.
- Откуда вы знаете, что она у меня есть?
- Что у вас есть?
- Ну, эта ржавчина.
- О чем вы говорите?
- Вы знаете, что я могу это сделать. Если бы я захотел, я мог бы начать сегодня же.
Полковник засмеялся:
- Я думаю, вы шутите?
- Нет, я говорю вполне серьезно. Я давно уже хотел поговорить с вами. Я рад, что вы сами позвали меня. Я работаю над этим изобретением уже довольно давно. Мечтал о нем целые годы. Оно основано на строении определенных атомов. Если бы вы изучали их, вы бы знали, что атомы оружейной стали расположены в определенном порядке. Я искал фактор, который нарушил бы их равновесие. Может быть, вы знаете, что я изучал физику и металлургию... Мне пришло в голову, что в воздухе всегда присутствует вещество, вызывающее ржавчину: водяной пар. Нужно было найти способ вызывать у стали "нервный шок". И тогда водяные пары принялись бы за свое дело. Разумеется, я имею в виду не всякий металлический предмет. Наша цивилизация основана на стали, и большинство ее творений мне не хотелось бы разрушать. Я хотел бы вывести из строя пушки, ружья, снаряды, танки, боевые самолеты, военные корабли. Если бы понадобилось, я бы заставил свой прибор действовать на медь, бронзу, алюминий. Попросту прошел бы около любого оружия, и этого было бы довольно, чтобы оно рассыпалось в прах.
Полковник наклонился над столом и некоторое время разглядывал сержанта. Потом вынул из кармана авторучку с колпачком из ружейного патрона и начал заполнять бланк.
- Я хочу, чтобы сегодня после полудня вы сходили к доктору Мэтьюзу. Пусть он обследует вас. Я не хочу сказать, что вы серьезно больны, но мне кажется, что врачебная помощь вам необходима.
- Вы думаете, я обманываю вас, - произнес сержант. - Нет, я говорю правду. Мой прибор так мал, что поместился бы в спичечной коробке. Радиус его действия - девятьсот миль. Я мог бы вам настроить его на определенный вид стали и за несколько дней объехать всю Америку. Остальные государства не могли бы воспользоваться этим, так как я уничтожил бы любую военную технику, посланную против нас. Потом я уехал бы в Европу. За один месяц я избавил бы мир от страшилища войны. Не знаю в точности, как мне удалось это изобретение. Оно просто невероятно. Совершенно так же невероятно, как атомная бомба. Вот уже месяц я жду и размышляю. Я тоже думал о том, что случится, если сорвать панцирь с черепахи, как вы выразились. А теперь я решился. Беседа с вами помогла мне выяснить все, что нужно. Когда-то никто не представлял себе летательных машин, никто не думал, что атом может быть губительным оружием, и многие сомневаются в том, что когда-нибудь на земле воцарится мир. Но мир воцарится, уверяю вас.
- Этот бланк вы отдадите доктору Мэтьюзу, - подчеркнуто произнес полковник.
Сержант встал.
- Значит, вы не отправите меня в другой военный округ?
- Нет, пока нет. Пусть решает доктор Мэтьюз.
- Я уже решил, - сказал молодой человек. - Через несколько минут я уйду из лагеря. У меня отпускная. Спасибо за то, что вы потратили на меня столько драгоценного времени.
- Послушайте, сержант, не принимайте этого так близко к сердцу. Вам не нужно уходить. Никто вас не обидит.
- Это верно, потому что никто мне не поверит. Прощайте. - Сержант открыл дверь канцелярии и вышел.
Дверь закрылась, и полковник остался один. С минуту он стоял в нерешительности. Потом вздохнул и провел ладонью по лицу. Зазвонил телефон. Полковник рассеянно взял трубку.
- Это вы, доктор? Я хочу поговорить с вами. Да, я послал его к вам. Посмотрите, в чем тут дело, почему он так ведет себя. Как вы думаете, доктор? Вероятно, ему нужно немного отдохнуть, у него странные иллюзии. Да, да, неприятно. По-моему, сказались шестнадцать лет войны.
Голос в трубке отвечал ему. Полковник слушал и кивал головой.
- Минутку, я запишу... - Он поискал свою авторучку. - Подождите у телефона, пожалуйста. Я ищу кое-что...
Он ощупал карманы.
- Ручка только что была тут. Подождите...
Он отложил трубку, оглядел стол, посмотрел в ящик. Потом окаменел. Медленно сунул руку в карман и пошарил в нем. Двумя пальцами вытащил щепотку чего-то. На промокательную бумагу на столе высыпалось немного желтовато-красной ржавчины.
Некоторое время полковник сидел, глядя перед собой. Потом взял телефонную трубку.
- Мэтьюз, - сказал он, - положите трубку. - Он услышал щелчок и набрал другой номер. - Алло, часовой! Каждую минуту мимо вас может пройти человек, которого вы, наверное, знаете: Холлис. Остановите его. Если понадобится, застрелите его, ни о чем не спрашивая, убейте этого негодяя, поняли? Говорит полковник. Да... убейте его... вы слышите?
- Но... простите... - возразил удивленный голос на другом конце провода, - я не могу... просто не могу!
- Что вы хотите сказать, черт побори? Как так не можете?
- Потому что... - голос прервался. В трубке слышалось взволнованное дыхание часового. Полковник потряс трубкой.
- Внимание, к оружию!
- Я никого не смогу застрелить, - ответил часовой.
Полковник тяжело сел и с полминуты задыхался и жмурился. Он ничего не видел и не слышал, но он знал, что там, за этими стенами, ангары превращаются в мягкую красную ржавчину, что самолеты рассыпаются в бурую уносимую ветерком пыль, что танки медленно погружаются в расплавленный асфальт дорог, как доисторические чудовища некогда проваливались в асфальтовые ямы - именно так, как говорил этот молодой человек. Грузовики превращаются в облачка оранжевой краски, и от них остаются только резиновые шины, бесцельно катящиеся по дорогам.
- Сэр... - заговорил часовой, видевший все это. - Клянусь вам...
- Слушайте, слушайте меня! - закричал полковник. - Идите за ним, задержите его руками, задушите его, бейте кулаками, ногами, забейте насмерть, но вы должны остановить его! Я сейчас буду у вас! - и он бросил трубку.
По привычке он выдвинул нижний ящик стола, чтобы взять револьвер. Кожаная кобура была наполнена бурой ржавчиной. Он с проклятием отскочил от стола.
Пробегая по канцелярии, он схватил стул. "Деревянный, - подумалось ему, - старое доброе дерево, старый добрый бук". Дважды ударил им о стену и разломал. Потом схватил одну из ножек, крепко сжал в кулаке. Он был почти лиловым от гнева и ловил воздух раскрытым ртом. Для пробы сильно ударил ножкой стула себя по руке.
- Годится, черт побери! - крикнул он. С диким воплем он выбежал и хлопнул дверью.
- Благодарю вас, - вошедший сел.
- Я слыхал о вас кое-что, - заговорил дружеским тоном полковник. - В сущности, ничего особенного. Говорят, что вы нервничаете и что вам ничего не удается. Я слышу это уже несколько месяцев и теперь решил поговорить с вами. Я думал также о том, не захочется ли вам переменить место службы. Может быть, вы хотите уехать за море и служить в каком-нибудь дальнем военном округе? Не надоело ли вам работать в канцелярии? Может быть, вам хочется на фронт?
- Кажется нет, - ответил молодой сержант.
- Так чего вы, собственно, хотите?
Сержант пожал плечами и поглядел на свои руки.
- Я хочу жить без войн. Хочу узнать, что за ночь каким-то образом пушки во всем мире превратились в ржавчину, что бактерии в оболочках бомб стали безвредными, что танки провалились сквозь шоссе и, подобно доисторическим чудовищам, лежат в ямах, заполненных асфальтом. Вот мое желание.
- Это естественное желание каждого из нас, - произнес полковник. - Но сейчас оставьте эти идеалистические разговоры и скажите нам, куда мы должны вас послать. Можете выбрать западный или северный округ. - Он постучал пальцем по карте, разложенной на столе.
Сержант продолжал говорить, шевеля руками, приподнимая их и разглядывая пальцы:
- Что делали бы вы, начальство, что делали бы мы, солдаты, что делал бы весь мир, если бы все мы завтра проснулись и пушки стали бы ненужными?
Полковнику было теперь ясно, что с сержантом нужно обращаться осторожно. Он спокойно улыбнулся.
- Это интересный вопрос. Я люблю поболтать о таких теориях. По-моему, тогда возникла бы настоящая паника. Каждый народ подумал бы, что он один во всем мире лишился оружия, и обвинил бы в этом несчастье своих врагов. Начались бы массовые самоубийства, акции мгновенно упали бы, разыгралось бы множество трагедий.
- А потом? - спросил сержант. - Потом, когда все поняли бы, что это правда, что оружия нет больше ни у кого, что больше никого не нужно бояться, что все мы равны и можем начать жизнь заново... Что было бы тогда?
- Все принялись бы опять поскорее вооружаться.
- А если бы им можно было в этом помешать?
- Тогда стали бы драться кулаками. На границах сходились бы толпы людей, вооруженных боксерскими перчатками со стальными вкладками; отнимите у них перчатки, и они пустят в ход ногти и зубы, и ноги. Запретите им и это, и они станут плевать друг в друга. А если вырезать им языки и заткнуть рты, они наполнят воздух такой ненавистью, что птицы попадают мертвыми с телеграфных проводов и все мухи и комары осыплются на землю.
- Значит вы думаете, что в этом вообще не было бы смысла? - продолжал сержант.
- Конечно, не было бы! Ведь это все равно, что черепаху вытащить из панциря. Цивилизация задохнулась бы и умерла от шока.
Молодой человек покачал головой.
- Вы просто хотите убедить себя и меня, ведь работа у вас спокойная и удобная.
- Пусть даже это на девяносто процентов цинизм и только на десять - разумная оценка положения. Бросьте вы свою ржавчину и забудьте о ней.
Сержант быстро поднял голову.
- Откуда вы знаете, что она у меня есть?
- Что у вас есть?
- Ну, эта ржавчина.
- О чем вы говорите?
- Вы знаете, что я могу это сделать. Если бы я захотел, я мог бы начать сегодня же.
Полковник засмеялся:
- Я думаю, вы шутите?
- Нет, я говорю вполне серьезно. Я давно уже хотел поговорить с вами. Я рад, что вы сами позвали меня. Я работаю над этим изобретением уже довольно давно. Мечтал о нем целые годы. Оно основано на строении определенных атомов. Если бы вы изучали их, вы бы знали, что атомы оружейной стали расположены в определенном порядке. Я искал фактор, который нарушил бы их равновесие. Может быть, вы знаете, что я изучал физику и металлургию... Мне пришло в голову, что в воздухе всегда присутствует вещество, вызывающее ржавчину: водяной пар. Нужно было найти способ вызывать у стали "нервный шок". И тогда водяные пары принялись бы за свое дело. Разумеется, я имею в виду не всякий металлический предмет. Наша цивилизация основана на стали, и большинство ее творений мне не хотелось бы разрушать. Я хотел бы вывести из строя пушки, ружья, снаряды, танки, боевые самолеты, военные корабли. Если бы понадобилось, я бы заставил свой прибор действовать на медь, бронзу, алюминий. Попросту прошел бы около любого оружия, и этого было бы довольно, чтобы оно рассыпалось в прах.
Полковник наклонился над столом и некоторое время разглядывал сержанта. Потом вынул из кармана авторучку с колпачком из ружейного патрона и начал заполнять бланк.
- Я хочу, чтобы сегодня после полудня вы сходили к доктору Мэтьюзу. Пусть он обследует вас. Я не хочу сказать, что вы серьезно больны, но мне кажется, что врачебная помощь вам необходима.
- Вы думаете, я обманываю вас, - произнес сержант. - Нет, я говорю правду. Мой прибор так мал, что поместился бы в спичечной коробке. Радиус его действия - девятьсот миль. Я мог бы вам настроить его на определенный вид стали и за несколько дней объехать всю Америку. Остальные государства не могли бы воспользоваться этим, так как я уничтожил бы любую военную технику, посланную против нас. Потом я уехал бы в Европу. За один месяц я избавил бы мир от страшилища войны. Не знаю в точности, как мне удалось это изобретение. Оно просто невероятно. Совершенно так же невероятно, как атомная бомба. Вот уже месяц я жду и размышляю. Я тоже думал о том, что случится, если сорвать панцирь с черепахи, как вы выразились. А теперь я решился. Беседа с вами помогла мне выяснить все, что нужно. Когда-то никто не представлял себе летательных машин, никто не думал, что атом может быть губительным оружием, и многие сомневаются в том, что когда-нибудь на земле воцарится мир. Но мир воцарится, уверяю вас.
- Этот бланк вы отдадите доктору Мэтьюзу, - подчеркнуто произнес полковник.
Сержант встал.
- Значит, вы не отправите меня в другой военный округ?
- Нет, пока нет. Пусть решает доктор Мэтьюз.
- Я уже решил, - сказал молодой человек. - Через несколько минут я уйду из лагеря. У меня отпускная. Спасибо за то, что вы потратили на меня столько драгоценного времени.
- Послушайте, сержант, не принимайте этого так близко к сердцу. Вам не нужно уходить. Никто вас не обидит.
- Это верно, потому что никто мне не поверит. Прощайте. - Сержант открыл дверь канцелярии и вышел.
Дверь закрылась, и полковник остался один. С минуту он стоял в нерешительности. Потом вздохнул и провел ладонью по лицу. Зазвонил телефон. Полковник рассеянно взял трубку.
- Это вы, доктор? Я хочу поговорить с вами. Да, я послал его к вам. Посмотрите, в чем тут дело, почему он так ведет себя. Как вы думаете, доктор? Вероятно, ему нужно немного отдохнуть, у него странные иллюзии. Да, да, неприятно. По-моему, сказались шестнадцать лет войны.
Голос в трубке отвечал ему. Полковник слушал и кивал головой.
- Минутку, я запишу... - Он поискал свою авторучку. - Подождите у телефона, пожалуйста. Я ищу кое-что...
Он ощупал карманы.
- Ручка только что была тут. Подождите...
Он отложил трубку, оглядел стол, посмотрел в ящик. Потом окаменел. Медленно сунул руку в карман и пошарил в нем. Двумя пальцами вытащил щепотку чего-то. На промокательную бумагу на столе высыпалось немного желтовато-красной ржавчины.
Некоторое время полковник сидел, глядя перед собой. Потом взял телефонную трубку.
- Мэтьюз, - сказал он, - положите трубку. - Он услышал щелчок и набрал другой номер. - Алло, часовой! Каждую минуту мимо вас может пройти человек, которого вы, наверное, знаете: Холлис. Остановите его. Если понадобится, застрелите его, ни о чем не спрашивая, убейте этого негодяя, поняли? Говорит полковник. Да... убейте его... вы слышите?
- Но... простите... - возразил удивленный голос на другом конце провода, - я не могу... просто не могу!
- Что вы хотите сказать, черт побори? Как так не можете?
- Потому что... - голос прервался. В трубке слышалось взволнованное дыхание часового. Полковник потряс трубкой.
- Внимание, к оружию!
- Я никого не смогу застрелить, - ответил часовой.
Полковник тяжело сел и с полминуты задыхался и жмурился. Он ничего не видел и не слышал, но он знал, что там, за этими стенами, ангары превращаются в мягкую красную ржавчину, что самолеты рассыпаются в бурую уносимую ветерком пыль, что танки медленно погружаются в расплавленный асфальт дорог, как доисторические чудовища некогда проваливались в асфальтовые ямы - именно так, как говорил этот молодой человек. Грузовики превращаются в облачка оранжевой краски, и от них остаются только резиновые шины, бесцельно катящиеся по дорогам.
- Сэр... - заговорил часовой, видевший все это. - Клянусь вам...
- Слушайте, слушайте меня! - закричал полковник. - Идите за ним, задержите его руками, задушите его, бейте кулаками, ногами, забейте насмерть, но вы должны остановить его! Я сейчас буду у вас! - и он бросил трубку.
По привычке он выдвинул нижний ящик стола, чтобы взять револьвер. Кожаная кобура была наполнена бурой ржавчиной. Он с проклятием отскочил от стола.
Пробегая по канцелярии, он схватил стул. "Деревянный, - подумалось ему, - старое доброе дерево, старый добрый бук". Дважды ударил им о стену и разломал. Потом схватил одну из ножек, крепко сжал в кулаке. Он был почти лиловым от гнева и ловил воздух раскрытым ртом. Для пробы сильно ударил ножкой стула себя по руке.
- Годится, черт побери! - крикнул он. С диким воплем он выбежал и хлопнул дверью.
воскресенье, 28 августа 2011
ненастоящая еврейка. это я.
He deals the cards as a meditation
And those he plays never suspect
He doesn't play for the money he wins
He don't play for respect
He deals the cards to find the answer
The sacred geometry of chance
The hidden law of a probable outcome
The numbers lead a dance
I know that the spades are the swords
of a soldier
I know that the clubs are weapons of war
I know that diamonds mean money for
this art
But that's not the shape of my heart
He may play the jack of diamonds
He may lay the queen of spades
He may conceal a king in his hand
While the memory of it fades
I know that the spades are the swords
of a soldier
I know that the clubs are
weapons of war
I know that diamonds mean money
for this art
But that's not the shape of my heart
That's not the shape, the shape
of my heart
And if I told you that I loved you
You'd maybe think there's
something wrong
I'm not a man of too many faces
The mask I wear is one
Well, those who speak know nothin'
And find out to their cost
Like those who curse their luck in too
many places
And those who fear are lost
I know that the spades are the swords
of a soldier
I know that the clubs are
weapons of war
I know that diamonds mean money
for this art
But that's not the shape of my heart
That's not the shape of my heart,
That's not the shape, shape of my heart
And those he plays never suspect
He doesn't play for the money he wins
He don't play for respect
He deals the cards to find the answer
The sacred geometry of chance
The hidden law of a probable outcome
The numbers lead a dance
I know that the spades are the swords
of a soldier
I know that the clubs are weapons of war
I know that diamonds mean money for
this art
But that's not the shape of my heart
He may play the jack of diamonds
He may lay the queen of spades
He may conceal a king in his hand
While the memory of it fades
I know that the spades are the swords
of a soldier
I know that the clubs are
weapons of war
I know that diamonds mean money
for this art
But that's not the shape of my heart
That's not the shape, the shape
of my heart
And if I told you that I loved you
You'd maybe think there's
something wrong
I'm not a man of too many faces
The mask I wear is one
Well, those who speak know nothin'
And find out to their cost
Like those who curse their luck in too
many places
And those who fear are lost
I know that the spades are the swords
of a soldier
I know that the clubs are
weapons of war
I know that diamonds mean money
for this art
But that's not the shape of my heart
That's not the shape of my heart,
That's not the shape, shape of my heart
ненастоящая еврейка. это я.
I don't drink coffee I take tea my dear
I like my toast done on the side
And you can hear it in my accent when I talk
I'm an Englishman in New York
See me walking down Fifth Avenue
A walking cane here at my side
I take it everywhere I walk
I'm an Englishman in New York
I'm an alien I'm a legal alien
I'm an Englishman in New York
I'm an alien I'm a legal alien
I'm an Englishman in New York
If "manners maketh man" as someone said
Then he's the hero of the day
It takes a man to suffer ignorance and smile
Be yourself no matter what they say
I'm an alien I'm a legal alien
I'm an Englishman in New York
I'm an alien I'm a legal alien
I'm an Englishman in New York
Modesty, propriety can lead to notoriety
You could end up as the only one
Gentleness, sobriety are rare in this society
At night a candle's brighter than the sun
Takes more than combat gear to make a man
Takes more than license for a gun
Confront your enemies, avoid them when you can
A gentleman will walk but never run
If "manners maketh man" as someone said
Then he's the hero of the day
It takes a man to suffer ignorance and smile
Be yourself no matter what they say
I'm an alien I'm a legal alien
I'm an Englishman in New York
I'm an alien I'm a legal alien
I'm an Englishman in New York
I like my toast done on the side
And you can hear it in my accent when I talk
I'm an Englishman in New York
See me walking down Fifth Avenue
A walking cane here at my side
I take it everywhere I walk
I'm an Englishman in New York
I'm an alien I'm a legal alien
I'm an Englishman in New York
I'm an alien I'm a legal alien
I'm an Englishman in New York
If "manners maketh man" as someone said
Then he's the hero of the day
It takes a man to suffer ignorance and smile
Be yourself no matter what they say
I'm an alien I'm a legal alien
I'm an Englishman in New York
I'm an alien I'm a legal alien
I'm an Englishman in New York
Modesty, propriety can lead to notoriety
You could end up as the only one
Gentleness, sobriety are rare in this society
At night a candle's brighter than the sun
Takes more than combat gear to make a man
Takes more than license for a gun
Confront your enemies, avoid them when you can
A gentleman will walk but never run
If "manners maketh man" as someone said
Then he's the hero of the day
It takes a man to suffer ignorance and smile
Be yourself no matter what they say
I'm an alien I'm a legal alien
I'm an Englishman in New York
I'm an alien I'm a legal alien
I'm an Englishman in New York
ненастоящая еврейка. это я.
I dream of rain
I dream of gardens in the desert sand
I wake in pain
I dream of love as time runs through my hand
I dream of fire
These dreams are tied to a horse that will never tire
And in the flames
Her shadows play in the shape of a man's desire
This desert rose
Each of her veils, a secret promise
This desert flower
No sweet perfume ever tortured me more than this
And as she turns
This way she moves in the logic of all my dreams
This fire burns
I realize that nothing's as it seems
I dream of rain
I dream of gardens in the desert sand
I wake in pain
I dream of love as time runs through my hand
I dream of rain
I lift my gaze to empty skies above
I close my eyes, this rare perfume
Is the sweet intoxication of her love
I dream of rain
I dream of gardens in the desert sand
I wake in pain
I dream of love as time runs through my hand
Sweet desert rose
Each of her veils, a secret promise
This desert flower
No sweet perfume ever tortured me more than this
Sweet desert rose
This memory of Eden haunts us all
This desert flower, this rare perfume
Is the sweet intoxication of the fall
I dream of gardens in the desert sand
I wake in pain
I dream of love as time runs through my hand
I dream of fire
These dreams are tied to a horse that will never tire
And in the flames
Her shadows play in the shape of a man's desire
This desert rose
Each of her veils, a secret promise
This desert flower
No sweet perfume ever tortured me more than this
And as she turns
This way she moves in the logic of all my dreams
This fire burns
I realize that nothing's as it seems
I dream of rain
I dream of gardens in the desert sand
I wake in pain
I dream of love as time runs through my hand
I dream of rain
I lift my gaze to empty skies above
I close my eyes, this rare perfume
Is the sweet intoxication of her love
I dream of rain
I dream of gardens in the desert sand
I wake in pain
I dream of love as time runs through my hand
Sweet desert rose
Each of her veils, a secret promise
This desert flower
No sweet perfume ever tortured me more than this
Sweet desert rose
This memory of Eden haunts us all
This desert flower, this rare perfume
Is the sweet intoxication of the fall
ненастоящая еврейка. это я.
Кто виноват, что ты устал,
Что не нашел чего так ждал,
Все потерял что так искал,
Поднялся в небо и упал
И чья вина, что день за днем
Уходит жизнь чужим путем.
И одиноким стал твой дом.
И пусто за твоим окном.
И меркнет свет и молкнут звуки
И новой муки ищут руки
И, если боль твоя стихает,
Значит будет новая беда!
Кто виноват скажи-ка брат:
Один женат, другой богат,
Один смешон, другой влюблен,
Один дурак, другой твой враг.
И чья вина, что там и тут,
Друг друга ждут и тем живут,
Но скучен день и ночь близка
Забыты теплые места.
И меркнет свет и молкнут звуки
И новые муки ищут руки
И если боль твоя стихает
Значит будет новая беда
Кто виноват и в чем секрет,
Что горя нет и счастья нет,
Без поражений нет побед,
И равен счет удач и бед.
И чья вина, что ты один,
И жизнь одна и так длинна,
И так скучна, а ты все ждешь,
Что ты когда нибудь умрешь
И меркнет свет и молкнут звуки,
И новые муки ищут руки.
И, если боль твоя стихает,
Значит будет новая беда
Что не нашел чего так ждал,
Все потерял что так искал,
Поднялся в небо и упал
И чья вина, что день за днем
Уходит жизнь чужим путем.
И одиноким стал твой дом.
И пусто за твоим окном.
И меркнет свет и молкнут звуки
И новой муки ищут руки
И, если боль твоя стихает,
Значит будет новая беда!
Кто виноват скажи-ка брат:
Один женат, другой богат,
Один смешон, другой влюблен,
Один дурак, другой твой враг.
И чья вина, что там и тут,
Друг друга ждут и тем живут,
Но скучен день и ночь близка
Забыты теплые места.
И меркнет свет и молкнут звуки
И новые муки ищут руки
И если боль твоя стихает
Значит будет новая беда
Кто виноват и в чем секрет,
Что горя нет и счастья нет,
Без поражений нет побед,
И равен счет удач и бед.
И чья вина, что ты один,
И жизнь одна и так длинна,
И так скучна, а ты все ждешь,
Что ты когда нибудь умрешь
И меркнет свет и молкнут звуки,
И новые муки ищут руки.
И, если боль твоя стихает,
Значит будет новая беда
ненастоящая еврейка. это я.
ЛЮБОВЬ НЕ КАРТОШКА
(Повесть)
Арон Фарфурник застукал наследницу дочку
С голодранцем студентом Эпштейном:
Они целовались! Под сливой у старых качелей.
Арон, выгоняя Эпштейна, измял ему страшно сорочку,
Дочку запер в кладовку и долго сопел над бассейном,
Где плавали красные рыбки. «Несчастный капцан!»
Что было! Эпштейна чуть-чуть не съели собаки,
Madame иссморкала от горя четыре платка,
А бурный Фарфурник разбил фамильный поднос.
Наутро очнулся. Разгладил бобровые баки,
Сел с женой на диван, втиснул руки в бока
И позвал от слез опухшую дочку.
Пилили, пилили, пилили, но дочка стояла как идол,
Смотрела в окно и скрипела, как злой попугай:
«Хочу за Эпштейна».— «Молчать!!!» — «Хо-чу за Эпштейна».
Фарфурник подумал... вздохнул. Ни словом решенья не выдал,
Послал куда-то прислугу, а сам, как бугай,
Уставился тяжко в ковер. Дочку заперли в спальне.
Эпштейн-голодранец откликнулся быстро на зов:
Пришел, негодяй, закурил и расселся как дома.
Madame огорченно сморкается в пятый платок.
Ой, сколько она наплела удручающих слов:
«Сибирщик! Босяк! Лапацон! Свиная трахома!
Провокатор невиннейшей девушки, чистой как мак!..»
«Ша...— начал Фарфурник.— Скажите, могли бы ли вы
Купить моей дочке хоть зонтик на ваши несчастные средства?
Галошу одну могли бы ли вы ей купить?!»
Зажглись в глазах у Эпштейна зловещие львы:
«Купить бы купил, да никто не оставил наследства».
Со стенки папаша Фарфурника строго косится.
«Ага, молодой человек! Но я не нуждаюсь! Пусть так.
Кончайте ваш курс, положите диплом на столе
и венчайтесь —
Я тоже имею в груди не лягушку, а сердце...
Пускай хоть за утку выходит — лишь был бы
счастливый ваш брак.
Но раньше диплома, пусть гром вас убьет,
не встречайтесь.
Иначе я вам сломаю все руки и ноги!»
«Да, да...— сказала madame.— В дворянской бане
во вторник
Уже намекали довольно прозрачно про вас и про
Розу,—
Их счастье, что я из-за пара не видела, кто!»
Эпштейн поклялся, что будет жить как затворник,
Учел про себя Фарфурника злую угрозу
И вышел, взволнованным ухом ловя рыданья
из спальни.
Вечером, вечером сторож бил
В колотушку что есть силы!
Как шакал Эпштейн бродил
Под окошком Розы милой.
Лампа погасла, всхлипнуло окошко,
В раме — белое, нежное пятно.
Полез Эпштейн — любовь не картошка:
Гоните в дверь, ворвется в окно.
Заперли, заперли крепко двери,
Задвинули шкафом, чтоб было верней.
Эпштейн наклонился к Фарфурника дщери
И мучит губы больней и больней...
Ждать ли, ждать ли три года диплома?
Роза цветет — Эпштейн не дурак:
Соперник Поплавский имеет три дома
И тоже питает надежду на брак...
За дверью Фарфурник, уткнувшись в подушку,
Храпит баритоном, жена — дискантом.
Раскатисто сторож бубнит в колотушку,
И ночь неслышно обходит дом.
(Повесть)
Арон Фарфурник застукал наследницу дочку
С голодранцем студентом Эпштейном:
Они целовались! Под сливой у старых качелей.
Арон, выгоняя Эпштейна, измял ему страшно сорочку,
Дочку запер в кладовку и долго сопел над бассейном,
Где плавали красные рыбки. «Несчастный капцан!»
Что было! Эпштейна чуть-чуть не съели собаки,
Madame иссморкала от горя четыре платка,
А бурный Фарфурник разбил фамильный поднос.
Наутро очнулся. Разгладил бобровые баки,
Сел с женой на диван, втиснул руки в бока
И позвал от слез опухшую дочку.
Пилили, пилили, пилили, но дочка стояла как идол,
Смотрела в окно и скрипела, как злой попугай:
«Хочу за Эпштейна».— «Молчать!!!» — «Хо-чу за Эпштейна».
Фарфурник подумал... вздохнул. Ни словом решенья не выдал,
Послал куда-то прислугу, а сам, как бугай,
Уставился тяжко в ковер. Дочку заперли в спальне.
Эпштейн-голодранец откликнулся быстро на зов:
Пришел, негодяй, закурил и расселся как дома.
Madame огорченно сморкается в пятый платок.
Ой, сколько она наплела удручающих слов:
«Сибирщик! Босяк! Лапацон! Свиная трахома!
Провокатор невиннейшей девушки, чистой как мак!..»
«Ша...— начал Фарфурник.— Скажите, могли бы ли вы
Купить моей дочке хоть зонтик на ваши несчастные средства?
Галошу одну могли бы ли вы ей купить?!»
Зажглись в глазах у Эпштейна зловещие львы:
«Купить бы купил, да никто не оставил наследства».
Со стенки папаша Фарфурника строго косится.
«Ага, молодой человек! Но я не нуждаюсь! Пусть так.
Кончайте ваш курс, положите диплом на столе
и венчайтесь —
Я тоже имею в груди не лягушку, а сердце...
Пускай хоть за утку выходит — лишь был бы
счастливый ваш брак.
Но раньше диплома, пусть гром вас убьет,
не встречайтесь.
Иначе я вам сломаю все руки и ноги!»
«Да, да...— сказала madame.— В дворянской бане
во вторник
Уже намекали довольно прозрачно про вас и про
Розу,—
Их счастье, что я из-за пара не видела, кто!»
Эпштейн поклялся, что будет жить как затворник,
Учел про себя Фарфурника злую угрозу
И вышел, взволнованным ухом ловя рыданья
из спальни.
Вечером, вечером сторож бил
В колотушку что есть силы!
Как шакал Эпштейн бродил
Под окошком Розы милой.
Лампа погасла, всхлипнуло окошко,
В раме — белое, нежное пятно.
Полез Эпштейн — любовь не картошка:
Гоните в дверь, ворвется в окно.
Заперли, заперли крепко двери,
Задвинули шкафом, чтоб было верней.
Эпштейн наклонился к Фарфурника дщери
И мучит губы больней и больней...
Ждать ли, ждать ли три года диплома?
Роза цветет — Эпштейн не дурак:
Соперник Поплавский имеет три дома
И тоже питает надежду на брак...
За дверью Фарфурник, уткнувшись в подушку,
Храпит баритоном, жена — дискантом.
Раскатисто сторож бубнит в колотушку,
И ночь неслышно обходит дом.