ненастоящая еврейка. это я.
Полынь и серебро
У рыжей Кассандры есть серебряный перстень с головой льва, а больше ничего нет. Именем таким хвастать неохота – мама хотела дочь особую, а вышла самая обыкновенная, пусть и пророчица. Когда просили погадать, она отмалчивалась – все равно ведь не поверит никто. И закрывала плотно-плотно свое внутреннее око, ясное, как полированный лёд, чтобы не ляпнуть ненароком свою полынную правду – у тебя завтра дом сгорит, ты в лихорадке две недели пролежишь, а твои тонкотканые наряды и многоярусные янтарные бусы унесут лихие люди – и следов не найти.
Может, потому и не верили рыжей Кассандре, что говорила она только худое, а хорошего её ясно-ледяное око и не видело никогда. Люди посмеивались, не веря в плохое – рыжая ведь, должна веселиться, а она молчит и глаза прячет.
Ну и так можно жить. Молчать, стряпать ячменные пирожки с медом, любоваться поздними осенними розами, зажигать светильники по вечерам. Пусть посмеиваются, это не больно.
Больно было, когда вечером случайный прохожий заглянул в беленький Кассандрин домик, попросил воды и скинул с лохматой головы запыленный льняной капюшон. Кассандра тогда на него глянула и растерялась. А око тем временем раскрылось в самом её нутре белым живым цветком вместо мертвого льда и всё-всё показало. И его горькие поцелуи, такие же полынные, как самая чистая правда, и объятия нежнее царских шелков, и твердые шаги по пыльной дороге прочь от белого домика.
Лохматый воды попил, потер лоб и разглядел, наконец, какие яркие у Кассандры косы. И она видела, что ему захотелось остаться – только не насовсем, вот в чем беда.
Тогда рыжая Кассандра так пожалела себя – и имя свое кляла, и око ненужное. Не знала бы ничего, хлопала бы светлыми ресницами и попробовала бы на вкус свое полынное счастье. А так – что.. Чашку забрала, хлопнула дверью, кусала пальцы.
Лохматый ушел, неприятно удивленный её неприступностью, шагал по пыльной дороге и немного раскаивался в своей расточительности – зачем, спрашивается, надо было оставлять у плотно закрытой двери любимый перстень, серебряный, с головой льва. Таких рыжих в каждом городе навалом. Впрочем, думал о Кассандре он недолго – впереди его ждали другие пыльные дороги, какие-то сражения, крепкие, как дубовые бочки, вина, и даже высокий трон – был он, оказывается потерянным царским сыном, почти полубогом с сияющей судьбой. И рыжих он еще повидал, и чернокудрых, и даже бритых наголо.
А Кассандра так и осталась со своими пирожками, розами и вечерними светильниками. Нового серебряного перстня на её смуглом пальце никто не заметил. Да и никому не интересно было, откуда у этой полоумной взялось кольцо, достойное царицы, кто там ходит мимо её домика по вечерам и можно ли обменять наивное блаженство незнания на несколько горьких полынных поцелуев.
У рыжей Кассандры есть серебряный перстень с головой льва, а больше ничего нет. Именем таким хвастать неохота – мама хотела дочь особую, а вышла самая обыкновенная, пусть и пророчица. Когда просили погадать, она отмалчивалась – все равно ведь не поверит никто. И закрывала плотно-плотно свое внутреннее око, ясное, как полированный лёд, чтобы не ляпнуть ненароком свою полынную правду – у тебя завтра дом сгорит, ты в лихорадке две недели пролежишь, а твои тонкотканые наряды и многоярусные янтарные бусы унесут лихие люди – и следов не найти.
Может, потому и не верили рыжей Кассандре, что говорила она только худое, а хорошего её ясно-ледяное око и не видело никогда. Люди посмеивались, не веря в плохое – рыжая ведь, должна веселиться, а она молчит и глаза прячет.
Ну и так можно жить. Молчать, стряпать ячменные пирожки с медом, любоваться поздними осенними розами, зажигать светильники по вечерам. Пусть посмеиваются, это не больно.
Больно было, когда вечером случайный прохожий заглянул в беленький Кассандрин домик, попросил воды и скинул с лохматой головы запыленный льняной капюшон. Кассандра тогда на него глянула и растерялась. А око тем временем раскрылось в самом её нутре белым живым цветком вместо мертвого льда и всё-всё показало. И его горькие поцелуи, такие же полынные, как самая чистая правда, и объятия нежнее царских шелков, и твердые шаги по пыльной дороге прочь от белого домика.
Лохматый воды попил, потер лоб и разглядел, наконец, какие яркие у Кассандры косы. И она видела, что ему захотелось остаться – только не насовсем, вот в чем беда.
Тогда рыжая Кассандра так пожалела себя – и имя свое кляла, и око ненужное. Не знала бы ничего, хлопала бы светлыми ресницами и попробовала бы на вкус свое полынное счастье. А так – что.. Чашку забрала, хлопнула дверью, кусала пальцы.
Лохматый ушел, неприятно удивленный её неприступностью, шагал по пыльной дороге и немного раскаивался в своей расточительности – зачем, спрашивается, надо было оставлять у плотно закрытой двери любимый перстень, серебряный, с головой льва. Таких рыжих в каждом городе навалом. Впрочем, думал о Кассандре он недолго – впереди его ждали другие пыльные дороги, какие-то сражения, крепкие, как дубовые бочки, вина, и даже высокий трон – был он, оказывается потерянным царским сыном, почти полубогом с сияющей судьбой. И рыжих он еще повидал, и чернокудрых, и даже бритых наголо.
А Кассандра так и осталась со своими пирожками, розами и вечерними светильниками. Нового серебряного перстня на её смуглом пальце никто не заметил. Да и никому не интересно было, откуда у этой полоумной взялось кольцо, достойное царицы, кто там ходит мимо её домика по вечерам и можно ли обменять наивное блаженство незнания на несколько горьких полынных поцелуев.